Медвежий маникюр

Мы возвращались с глухариного тока. Одетый в нежную ещё прозрачную зелень лес был полон птичьего щебета. Утреннее солнце заливало лес и так ясно обрисовывало всё на земле, что мы замечали и дырочки в грязи, проделанные носом вальдшнепа, и миндалевидные следы зайчат.

За спинами у нас болтались, головами вниз, взятые глухари. Синий дымок папирос тянулся вслед за охотниками. Мы бесшумно ступали по выстланной мхом тропе, по сторонам которой мелкая поросль была начисто объедена зимовавшими здесь лосями.

Разговорам не было конца.

И вот какую интересную историю рассказал нам по дороге домой Яков Семёнович, егерь местного охотничьего хозяйства.

Возвращался он прошлой весной поздним вечером с тока, где подслушивал прилёт глухарей, подсчитывая их по пальцам: один, два, три…пять… Хороший егерь должен знать наперечёт, на каком току сколько певцов собирается.

Внезапно он услышал невдалеке странные звуки. Будто кто-то чавкал или ворчал. Пригнувшись и прячась за деревьями, Яков Семёнович свернул на шум. Звуки чавканья раздавались всё ближе. Егерь лег ничком и по пластунски пополз вперёд.

Под большой лапистой елью он замер. Страшная картина предстала перед его глазами. Большой медведь, урча, свежевал тушу задранного лося. Голова красавца быка была беспомощно закинута назад, и в сумерках белели светлые гамаши неподвижно скрещенных ног.

— И ругал же я себя последними словами за то, что не взял патронов с пулями,- говорил Яков Семёнович. – Какого быка зарезал разбойник, какое бесценное животное уничтожил! Гляжу и сам чуть не плачу, — ах, живоглот!

Наконец, медведь наелся. Заметно отяжелев, он отошёл в сторону, лёг на живот и стал облизывать лапы. Отдохнув, поднялся и принялся рыть землю. Работал он усердно, куски мха и комья сырой земли летели во все стороны. Якова Семёновича под елкой так закидало, что он чуть не расчихался, да хорошо – сдержался, прикрыв шапкой рот.

Вскоре яма была готова. Медведь сбросил в неё остатки лося и стал зарывать хранилище. Накидав землю, он нарвал свежего мха и старательно прикрыл им взрыхлённую почву.

Диву дался егерь – до чего умён зверь. Но самое занимательное было впереди.

Медведь почесался боком о сосну, потом встал на дыбы и с силой зацарапал лапами по коре, стачивая отросшие за зиму когти и очищая их от крови и грязи. Покончив с передней парой лап, он как гимнаст, подтянулся на них, ухватившись за сук, и на весу стал чистить когти задних лап.

Долго длился медвежий маникюр…

— На следующую ночь, — рассказывал Яков Семёнович, — я уже был в засаде. Заложил в ружьё пулю и жду. Когда совсем стемнело, пришёл медведь. Стал свой погребец открывать – тут я и выстрелил. Заревел зверь и, ломая кусты, бросился наутёк. И хоть много крови на следу оставил, но так и ушёл. С той поры его в наших местах не видно. Наверно изошёл кровью и где нибудь сдох. Конечно, стрелять было темно, — извиняющемся тоном добавил рассказчик.

Мы свернули с тропы и, предводительствуемые Яковом Семёновичем. Подошли к месту прошлогоднего происшествия. Земля под памятной егерю сосной была взрыхлена, в стороне валялась белая кость. Видимо лисицы попользовались медвежьим запасом.

Осмотрели сосну: снизу доверху (рукой не достать) она была изъявлена длинными, глубокими, бороздами, в которых скопилась застывшая смола.